Колдовство и ведьмы в средние века. Ведьмы и колдуны в эпоху средневековья Колдовство ведьмы в средние века

Колдовство в эпоху средневековья и реакция на ересь

Термин «Средние века» - это один из самых неудачных исторических ярлыков, особенно для тех людей, в представлении которых этот период можно свободно и без ограничений растягивать в прошлое и включать в него даже таинственный водоворот «темных веков», о котором не осталось никаких документальных свидетельств. Многие поколения людей и их религиозные верования в период между 400 и 1500 гг. предоставляют нам обширные доказательства, подтверждающие подобные предубеждения студентов-историков или журналистов. Этот период является «полем битвы» для историков-сектантов и их подпевал, которые вначале изливают свою желчность на страницах внушительных и дорогостоящих толстых изданий, а потом благополучно скатываются к статьям в ежеквартальных исторических журналах, а в результате дело кончается мавзолеями из дорогостоящих брошюр, отпечатанных частным образом. Соперничающие философские направления то и дело атакуют друг друга записями. Их сторонники в своих работах либо подтверждают, либо опровергают обычай, нравы и верования соответствующего периода, а кроме того, пытаются решать совершенно неподдающиеся решению задачи, например, какова была общая численность людей, живших в.те времена. Католические историки, специализирующиеся на изучении средневековья, полагают, что главное достоинство заключается в количестве. Они заявляют, что в Британии, например, было около шести или восьми миллионов истинных христиан. Протестанты, их оппоненты, утверждают, что благодушные рабы или подавляемые антиклерикалы, жившие в те несчастливые времена, составляли самое большее каких-нибудь жалких четыре миллиона. Обе эти точки зрения идут в ход, когда они требуются тому, кого принято называть «обычным читателем».

С точки зрения благодушных людей, средние века представляли собой нечто вроде красочного карнавального шествия. Эти люди видят лишь передний план этой многоцветной картины, на котором солдаты воюют за христианскую веру, монашеские ордена молятся за нее, а в это время народ на заднем плане живет в основном в довольстве. На этой общей картине столь широкомасштабные блага, как единство и власть в Европе, перемежаются для разнообразия идиллическими картинками феодального быта. На них можно увидеть деревеньки, теснящиеся вокруг великодушного или, по крайней мере, покровительствующего крестьянам деспота из замка. Его супруга в головном уборе монахини облегчает страдания этих самых крестьян, и то же самое всегда готовы делать монахи в больнице соседнего аббатства (хорошие мужики, хотя любят выпить). Через каждые несколько дней наступает день отдыха, предназначенный для пения и плясок вокруг майского дерева* скорее в манере какого-нибудь веселого рождественского представления для детей, чем в духе молодого Брейгеля.

Рыцари, чрезвычайно утонченные аристократы, истинные христиане, отправляются в крестовые походы, а их жены, исключительно красивые и безропотные женщины, стоят, вырисовываясь на фоне битв, поют и вздыхают. Есть на этой большой картине и веселое племя странствующих трубадуров, бродячих актеров, чосеровских пилигримов, монахов разных орденов, а также, разумеется, цыган да еще - для разнообразия - евреев. Подвиги рыцарства, занятого соколиной охотой, рыцарскими поединками, бардами, беседами и битвами, составляют особую картину, окруженную романтическим ореолом. Поражение - участь одних только язычников, шерифа Ноттингема да еще, пожалуй, Ричарда Львиное Сердце - да и то при особых обстоятельствах, делающих ему честь. Для полноты картины следует упомянуть, что там присутствуют еще и шуты. Это общепринятое представление, чрезвычайно вульгарное, особенно широко распространено в Великобритании и представлено с разнообразными (хотя и одинаково яркими) дополнительными оттенками в католических странах Европы. В нем многое позаимствовано из туманных воспоминаний о романтической старине в интерпретации Вальтера Скотта. При этом игнорируется тот факт, что при всей своей гениальности он совершенно упустил из виду средневековые религиозные нравы и что подробности той эпохи в его изображении обычно не отличаются особой точностью, хотя и очень живописны. Другие популярные личности, оставившие заметный след в формировании наших представлений о средневековье, - это Фруассар (хотя его персонажи, в соответствии с представлениями автора, руководствуются в своих действиях соображениями личной выгоды), Мэлори и Альфред Теннисон. Здесь же следует упомянуть и о Голливуде.

Противоположная точка зрения выражена, к примеру, в пожурналистски резких произведениях мистера X. Г. Уэллса. Об эпохе средневековья** он пишет следующее: «... Западная Европа, выродившаяся, полная суеверий, грязи, болезней, побежденная арабами, монголами и турками, боялась переплыть океан или сражаться без доспехов. Она скрывалась за стенами своих городов и замков, обворованная, отравленная, подвергаемая мучениям и убийствам и притворяющаяся, что она - Римская империя, которая все еще существует. Западная Европа в те времена стыдилась своих естественных языковых различий и говорила на латыни. Она не осмеливалась взглянуть фактам в лицо, но все же стремилась вперед в поисках знаний, которые искала среди загадок и не поддающихся прочтению листов пергамента...»

Далее этот отрывок продолжается со все возрастающим отвращением. Он правдиво отражает точку зрения, выраженную во многих других работах, написанных в наше время, когда научные исследования подкрепили злобные выпады протестантов. Сюда же можно добавить для обобщения (как у Фрейда, который говорил о «долгой ночи торжества церковности») другие столь важные обвинения, как плохие зубы, рахит и недостаток нужных витаминов. Для тех, кто предпочитает именно такую позицию, вышеупомянутое карнавальное шествие состоит вовсе не из утонченных рыцарей, направляющихся в крестовые походы, а из таких крестоносцев, как те, которые присутствовали при взятии Иерусалима в 1099 г. По словам одного очевидца из своих собственных рядов, они плакали от радости, взяв город, потом шли с песнями по улицам и убивали, и у их коней ноги были до колен в крови. Между собой они сражались так же неистово, как и с язычниками, а с их женщинами нередко заводили интрижки из эгоистических побуждений. Это были безграмотные варвары, наводившие ужас на православную церковь, которую, по их словам, они якобы явились спасать. Им все было безразлично - лишь бы получить для себя обещанные им имения. Их ничуть не волновало, что введенных в заблуждение и фанатичных крестьян, шедших впереди них, убивали во множестве по всему Ближнему Востоку. В целом это были легковерные, грязные люди и в конечном счете неудачники. У них дома, в Западной Европе, у голодающих народных масс, которые к тому же часто косила чума, вымогали деньги, чтобы заплатить выкуп за феодалов, которые даже не умели разговаривать на их языке, и принуждали их работать на алчное (и опять-таки в основном неграмотное) духовенство. Этими народными массами руководили из замка, в котором жила какая-нибудь увядающая иностранка, приговоренная в отсутствие мужа к мучениям в антисанитарном поясе целомудрия и к неудобствам жизни в построенном кое-как и открытом всем ветрам замке, и вдобавок, если этот замок был построен из камня, то король мог снести его.

Странствующее население, согласно этой точке зрения, состояло главным образом из обнищавших воинов. Оно включало также кающихся грешников - как мужчин, так и женщин, - которые переходили от одной церкви к другой, где их, обнаженных, стегали кнутом в качестве интерлюдии во время священных таинств. Среди них были также заклейменные и изувеченные изгои, фактически приговоренные церковью к голодной смерти, потому что никто не смел помочь им или взять их к себе в дом, а также разбойники и папские чиновники, торгующие индульгенциями, мощами и неисчерпаемым крестом. Однако вся эта процессия двигалась гораздо медленнее, чем та, которую предпочитают видеть сторонники католиков. Дело в том, что, как неоднократно отмечалось, хотя в те времена еще не все римские дороги были окончательно разрушены, все же большая часть страны оставалась заболоченной и непроходимой. Все народы Западной Европы, за исключением, пожалуй, жителей Италии, трепетали под властью религии, построенной на страхе, и политической системы, основанной на эгоистической силе. Весь тот период, лишь с небольшими исключениями, можно назвать периодом физического, морального и интеллектуального упадка и истощения.

Все это вытекает из трудов скептиков восемнадцатого века - Гиббона и Вольтера, а в англоговорящих странах более позднего периода - из работ протестантских историков девятнадцатого века. И, разумеется, опять-таки не следует забывать о Голливуде. Здесь явно стоит упомянуть о влиянии кинематографа, потому что, о чем бы ни шла речь, это средство массовой информации всюду является «наименьшим общим знаменателем». В красиво упакованной кинопродукции сконцентрированы два представления об эпохе средневековья - романтическое и ста-тистическо-реалистическое. Оба эти представления сливаются вместе, чтобы предоставить нам развлечение с некоторым налетом низкопробного благоговения: тут вам и собор Парижской богоматери, и святилище, и Квазимодо, которого хлещут кнутом, - и все это за какие-нибудь 4-5 долларов. Более высокого уровня удалось достичь лишь немногим читателям, которые чувствуют себя там вполне счастливыми.

Как уже было показано, религия - это попытка построить такую систему и обряды, которые позволили бы победить одиночество и страх перед индивидуальностью. Средневековая католическая церковь, хотя ее учение было слишком аскетическое и значительно отличалось от учения ее основателя, все же для большинства людей более или менее успешно обеспечивала решение этой задачи. Те, кто сам не испытал выгод, получаемых от подобного «освобождения», не способны признавать их силу. Точно так же, по всей вероятности, невозможно оценить реальную привлекательность тоталитаризма, если человек не живет под властью тоталитарного правления и не признает его. Для верующих это был век истинной веры, и, как таковой, он был всепо-давляющим. Критика была настоящим безумием, а еретики и ведьмы подвергались линчеванию с такой же ужасающей жестокостью, с какой животные отправляют на тот свет своих уродливых собратьев того же вида. Если тоталитаризм допускает терпимость, он проигрывает. Существовала концепция универсальности: единство, власть и закон. Божьи вицерегенты правили на земле, римский папа управлял душами людей, предоставляя святолгу римскому императору и его вассалам возможность заботиться о людских телах. А если вы следовали за императором, то аасть имела обратный порядок.

Однако эта теоретическая позиция - еще не все. В классическом мире было многообразие религий, но при этом универсальный закон. В средние века в Европе в идеале господствовала универсальная религия, но зато были разнообразие и путаница в системах законодательства. Искусство и обычные стандарты жизни находились на более низком уровне, чем в течение сотен лет до этого в значительной части цивилизованного земного шара. Повсюду мы видим глубокое, безнадежное и намеренное игнорирование простейших фактов медицины, географии, естественных и гуманитарных наук. Королей, которые не умели ни читать, ни писать, прославляли за ученость. Многие священники не в состоянии были понять даже испорченную латынь, на которой были написаны молитвы Господу. Безрассудные орды первых крестоносцев убивали жителей Венгрии, которых они считали сарацинами только потому, что те говорили на не известном им языке. Лучшие умы той эпохи были озабочены теологическими софизмами и абсурдными положениями доктрины, и тем же самым занимались многие из тех, кто был значительно глупее. Во всех классах общества наблюдалась склонность к истерии, вспыльчивости и излишней эмоциональности*, и, естественно, такая эмоциональная неустойчивость сопровождалась величайшей жестокостью.

Нет более ужасной истории, чем история о святом Доминике, который ощипал живого воробья в назидание своим поклонникам и чтобы привести в смущение дьявола. В те времена не было никакой социальной свободы и было лишь полуголодное существование, особенно зимой, когда не было мяса. Голод был столь жестоким, что даже порождал единичные случаи каннибализма. Такая ситуация была результатом аскетической религии - одновременно и всемогущей, и глубоко пессимистической. Этот мир был «юдолью слез и крови», подготовкой к следующему миру, который для большинства людей должен был стать миром вечных мук и проклятия. Это была вполне простительная ересь - не верить, что лишь крошечное меньшинство имеет шанс избежать адского пламени. «Как могу я смеяться, как могу я радоваться?» - спрашивал Тертуллиан, и ортодоксы соглашались, что вести себя подобным образом - значит обрекать себя на вечное пламя. Было распространено убеждение, что «тот, кто нанимает шута, тем самым нанимает дьявола». Считалось, что тело - это осел, и слишком сознательная забота о нем - это еще одна кратчайшая дорога в ад. Древнеримская гигиена уступила место благочестивой грязи. Как чудо можно воспринимать историю о том, как святая Бригитта была удостоена видения, из которого явствовало, что христиане не совершат особого преступления, если будут мыться дважды в месяц. Идеальным поведением для женщин считалось поведение непорочной святой Азеллы, у которой на коленях были шишки, «вроде тех, что на ногах у верблюдов», из-за того, что она стояла на коленях на твердых камнях. В пятидесятилетнем возрасте она гордилась тем, что за всю свою жизнь никогда не разговаривала с мужчиной.

Последователи святого Фомы, даже наименее посвященные, готовы были превозносить его грязь и вшей, которых он носил на себе. Люди добровольно стремились к посту, бичеванию и всяческому изнурению. В любой момент мог наступить конец света, и подготовка к этому событию была единственным полезным занятием для человечества, которое отчаянно стремилось к спасению. Единство с природой ушло в прошлое. Вместо этого люди с горячей благодарностью принимали рекомендации христианской церкви, пытаясь посредством покаяния и отпущения грехов достичь единства с Богом. Нельзя было терять время, поскольку все ежечасно ожидали второго пришествия. «Великий Вавилон пал, - написано в Апокалипсисе, - ...и я скоро приду». Время от времени в очередной раз делали вывод, что этот великий час вот-вот настанет, и тогда вся жизнь средневековой Европы приходила в неустойчивое состояние. И в христианской Европе, и на Востоке прекращались войны, повседневная жизни приостанавливалась, и люди, напрягая глаза, вглядывались в небеса в ожидании запаздывающего Золотого века. Даже в период наступления эпохи Возрождения Томас Мор все еще придерживался ортодоксального убеждения в том, что последняя стадия существования мира неминуема. Вокруг человечества теснятся дьяволы, которые все время норовят схватить человека и утащить его в ад. Таким образом, аскетическая направленность христианства и в самом деле превратила для многих людей эту «религию любви» в «религию страха».

Естественно, церковь многократно делала попытки частично скорректировать столь угнетающую направленность своей высокой идеи. Выше было показано, каким образом празднества, характерные для древних религий, были внедрены в христианские обряды. В период средневековья были и ярмарки, и барды, и карнавальные шествия. В жизни многих святых действительно были проявления любви и милосердия. С наступлением в двенадцатом веке эпохи Возрождения пришел расцвет искусства, и люди снова стали изучать труды Аристотеля и некоторых других античных мыслителей, главным образом в переводах с арабского. Основы греческой философии, украшенные трудами Аубекра, Авиценны и Альфараби, перевели на испорченную латынь, изложив их при этом с похвальным усердием, хотя и не всегда точно. Крестоносцы, вернувшись с Ближнего Востока, принесли с собой помимо венерических болезней и других неприятностей атрибуты более высоких жизненных стандартов - подушки, муслин и пряности, -- а также стремление к познанию новых интеллектуальных сфер. Это был мощный импульс к размышлениям, однако результаты не всегда были благоприятными и вызывали ответные гонения со стороны ортодоксов - аскетов.

В двенадцатом веке даже без чуждого и порочного влияния Востока имело место новое отступление от общепринятых норм морали, которое привело в ужас целые поколения летописцев. В крестьянской среде сексуальное самоограничение всегда было практически невозможно, поскольку сексуальное удовлетворение представляло собой практически единственный способ эмоциональной разрядки для самых бедных людей. Чем ниже был жизненный уровень, тем быстрее росла численность населения. На протяжении всего периода средневековья наблюдалась тенденция к росту населения, несмотря на войны, голод, эпидемии и огромную детскую смертность. Кроме того, периодическое воздержание, предписываемое церковью, не находило поддержки у феодалов. Ведь они использовали труд крепостных крестьян и, естественно, поощряли высокую рождаемость из соображений личной выгоды, как впоследствии поступали и работорговцы. Средние классы вплоть до позднего средневековья составляли сравнительно небольшую часть населения. По сравнению с крестьянами они были менее набожны - наверное, потому, что копировали нравы богатых людей. Эти богатые, как правило, были воинами, которые свои немногочисленные подвиги благочестивого романтизма обычно с лихвой компенсировали «подвигами» потворства своим желаниям (эта статистика заботливо отмечена в исторических хрониках). Были среди богатых и представители духовенства. Духовенство же было испорчено. Кроме того, поскольку в католической Европе духовенство в значительной части состояло из монашества, гомосексуализм, этот преобладающий порок изолированных учреждений, можно считать также преобладающим пороком средневековья в целом. С тезисом об испорченности духовенства согласны все современные авторы, независимо от того, благочестивы снизили просто циничны. Должно быть, в те времена было великое множество порядочных, набожных священников, достойнейших монахов и безупречных монахинь. Однако, судя по заявлениям многочисленных реформаторов, все же не они составляли большинство. Высшие церковные должностные лица были продажны и откровенно безнравственны. Очевидно, не было никакой возможности запретить приходским священникам иметь любовниц и не подпускать монахов к женским монастырям. Великое множество скандалов и сплетен в среде духовенства давало нездоровое удовлетворение целым поколениям сочинителей протестантских брошюр. Архиепископы были ничуть не лучше. Так, в 1100 г. архиепископ города Тура простил Филипа I, совершившего прелюбодеяние. Вот еще один пример. Орлеанскую епархию отдали одному хилому юноше, которого архиепископ получил «в наследство» после своего предшественника и с которым он в то время состоял в любовной связи. Этот молодой человек получил прозвище Флора - его назвали так в честь известной куртизанки, жившей в то время. Стоило ему только появиться на улице, как ему в лицо начинали открыто распевать похабные песни. Его избрание было официально утверждено на ежегодном церковном празднике в честь невинных младенцев. В 1198 г. архиепископ города Бе-зансона на собрании членов его ордена был обвинен в клятвопреступлении, симонии* и кровосмесительной связи с аббатисой Ремиремонтской. Он тогда подвергся сравнительно мягкому наказанию. Но хуже всех, кажется, были епископы.

Типичный пример - епископ Тулский. Он «целиком предавался пьянству и охоте», а главной любовницей у него была его собственная дочь от монахини из Эпиналя. Эти отдельные примеры были бы бесполезны, если бы не служили показателями общих стандартов поведения представителей высшего духовенства в двенадцатом веке. На эмансипированном юге Франции вполне обычно было следующее выражение: «Я бы скорее стал священником, чем сделал то-то и то-то», в то время как во всей остальной Европе говорили: «Я бы скорее стал евреем...» Низшее духовенство, подобно своим начальникам, отличалось аморальностью и занималось откровенным вымогательством. В то время рассказывали историю о двух мирянах, встретившихся на рыночной площади для задушевной беседы. Они узнали друг от друга, что один и тот же священник приговорил их обоих к суровой епитимье в форме денежного штрафа: одного за то, что тот спал со своей женой во время великого поста, а другого - за то, что он воздержался от этого. Все это полностью противоречило божественной цели продолжения рода. Что же касается собственных нарушений долга, то тут духовенство стояло выше закона. Неудивительно, что во многих странах Европы священники вызывали почти всеобщее презрение.

Сложилась ситуация, при которой религия объединяла аскетические догматы с порочной практикой. В результате наступила реакция. Ее можно отнести к трем основных типам. Во-первых, были аскеты-ортодоксы, которые стремились к достижению прежней чистоты, и церковь приветствовала эту благую цель. Эти ортодоксы - францисканцы и представители других монашеских орденов - пытались возвысить и очистить устоявшуюся порочную практику с помощью как наставлений, так и личного примера. Они не имели прямого отношения к колдовству, за исключением тех случаев, когда они специально занимались борьбой с ним, как, например, инквизиторы. Следовательно, здесь можно их проигнорировать. Реакция второго типа - это реакция еретиков, пытавшихся реформировать церковные стандарты в соответствии со своими убеждениями. Однако, по мнению церкви (а нередко так оно и было в действительности), эти убеждения были позаимствованы из нехристианских источников. Реакцией третьего типа была реакция на древнюю дохристианскую систему верований, которая все еще продолжала влачить жалкое существование в среде наименее культурных людей, имея некоторые точки соприкосновения с магией, практиковавшейся среди представителей интеллектуальной части общества. Это и было колдовство, и именно его внешняя форма, которую оно приняло в тот период, является темой этой книги.

Все эти ереси заслуживают краткого упоминания здесь, поскольку в представлении инквизиторов они были тесно связаны с колдовством. Впрочем, они действительно имели некоторые черты сходства с этим культом. Как в двадцатом веке крайне правые инквизиторы-нацисты обстоятельно рассуждали о евреях, интеллектуалах и марксистах, точно так же церковники в средние века и в эпоху Возрождения со знанием дела рассуждали о евреях, ведьмах и еретиках. В свой список они включали также прокаженных, которых они считали участниками общего дьявольского заговора и которые в соответствии с этим мнением время от времени подвергались гонениям. В наше время в Европе практически не осталось прокаженных в буквальном смысле, зато это слово перешло в общий лексикон политического осуждения. Подавление арианской ереси не принесло единства в церковь. На месте одной сокрушенной секты возникали две новых. Манихеи, альбикойцы, катары, патарины и другие были внешне ничем не примечательны и вначале творили свои обряды тайно.

Так, скажем, вальденсы были лионскими бедняками и вели самый скромный образ жизни. Они были последователями Пьера Вальда из Лиона, который так и не удостоился чести быть признанным церковью, как, например, святой Франциск, представитель того же поколения. Историки нередко отмечали, что вальденсов сжигали практически за те же самые обряды, за которые францисканцев причислили к лику святых. Вальденсы были бедные, простые люди, в чем-то похожие на протестантов, хотя, несомненно, их догматы смешались с догматами других разнообразных ересей тринадцатого века. Многие из них были позаимствованы из учения Питера из Брайса, сожженного на костре в 1125 г., который всю жизнь занимался допротестантской реформацией. Он и его приверженцы постоянно обличали пороки духовенства и вели с церковью войну наподобие «мягкой Жакерии»: подвергали священников бичеванию, заставляли монахов жениться, сжигали кресты и вообще всячески боролись с традиционной верой. Гораздо более важную роль играли дуалистические верования, истоки которых лежали в учении персидского проповедника Мани, распятого еще в 276 г. н. э. Однако концепция Бога, у которой есть две стороны, добро и зло, каждая из которых стремится к господству в человеческой душе, была, разумеется, гораздо более древней.

Тот, кто понял, что любая точка зрения есть не более чем «случайность», кто научился видеть наравне с глупостью других свою собственную глупость, уже не может слишком серьезно относиться к себе. В страшной, обжигающей комедии Фланнери О"Коннор взрыв пророческого смеха сокрушает все утешительные иллюзии этого мира. Ведовство - это человеческая комедия, пророчествующая об извечной, неотъемлемой глупости человека.

Поэтому исследование ведовства имеет фундаменталное значение для понимания человека. Оно проливает свет на теологию. Оно обогащает наши знания об индивидуальной и социальной психологии. Особую важность оно приобретает в контексте истории и социологии идей, в контексте изучения народных верований, истории социального протеста, истории церкви и гонений со стороны церкви.

Джеффри Бартон Рассел – Колдовство и ведьмы в Средние века

Санкт-Петербург: Издательская группа «Евразия», 2001 г. - 480 с.

ISBN 5-8071-0088-3

Джеффри Бартон Рассел – Колдовство и ведьмы в Средние века – Содержание

От издательства

Благодарности

  • Глава I. Определение ведовства
  • Глава II. Ведовство в истории
  • Глава III. Трансформация язычества с 300 по 700 гг
  • Глава IV. Народное ведовство и ересь с 700 по 1140 гг
  • Глава V. Демонология, катарская ересь и ведовство с 1140 по 1230 гг
    • Демонология
    • Интеллектуальные и народные основы ведовства
    • Ведовство и ересь, с 1140 по 1230 гг
  • Глава VI. Антиномизм, схоластика и инквизиция с 1230 по 1300 гг
    • Народная культура
    • Ересь
    • Схоластика
    • Репрессии и инквизиция
    • Ведьмы и ересь
  • Глава VII. Ведьмы и мятеж в средневековом обществе, с 1300 по 1360 гг
    • Интеллектуальная и юридическая оценка ведовства
    • Bonae res и дикие скачки
    • Ересь и ведовство
    • Политические процессы над ведьмами
  • Глава VIII. Начало охоты на ведьм, с 1360 по 1427 гг
    • Борьба с ведьмами
    • Незначительные эпизоды в истории ведовства с 1360 по 1427 гг
    • Основные ведовские процессы, не связанные с другими ересями
    • Ересь и ведовство
  • Глава IX. Формирование классического образа ведьмы, с 1427 по 1486 гг
    • Борьба с ведьмами
    • Ересь и ведовство в XV веке
    • Ведовские процессы, 1427-1486 гг
    • Пьер Валлен и Мария-врачевательница
    • Политические процессы
  • Глава X. Ведовство и средневековое мировоззрение

Примечания

Библиография

Указатели

Джеффри Бартон Рассел – Колдовство и ведьмы в Средние века – Определение ведовства

В эпоху Средневековья социально-религиозные формы протеста были направлены против церкви. В истории христианства ведовство является лишь эпизодом в долгой борьбе между властью и порядком с одной стороны и пророчеством, и бунтом с другой. Развитие средневекового ведовства тесно связано с развитием ереси, с борьбой за право выражения религиозных чувств вне рамок, установленных церковью. Иногда во главе этой борьбы стояли фанатики: их убежденность в собственной правоте позволяла им оправдать любые, даже самые крайние, эксцессы - главное, чтобы последние наносили вред общественному устройству.

Поскольку всякий вызов власти церкви по средневековым понятиям являл собой угрозу общественному порядку и трактовался как вызов самому Богу, то общество, естественно, реагировало на ересь и колдовство репрессивными мерами. Члены епископальных, светских и инквизиционных судов считали себя защитниками Бога. В большинстве своем эти люди были движимы не корыстью, их даже нельзя назвать безнравственными людьми. Скорее, они пошли на поводу неиссякаемой человеческой слабости - склонности к самообману - и были захвачены священническим лицемерием. Пожалуй, самым справедливым обвинением в их адрес будет обвинение в «ложной преданности - готовности поступиться правом выбора во имя вымышленной необходимости». Так ли уж странно, что люди мучили и убивали друг друга во славу Князя мира, если в Дрездене и Май Ле одни люди мучили и убивали других во имя демократии и свободы? Жестокость непростительна ни в бунтовщике, ни в инквизиторе. Понять не значит простить. Терпимость, доведенная до попустительства, до готовности терпеть разрушение процессов, которые служат гарантией терпимости, невыносима. Но наша задача не в том, чтобы осудить фанатика или инквизитора, - мы должны распознать их в своей собственной душе, сколь бы страшно это ни было для нас.

В те времена, когда церковь и общество были неотделимы друг от друга, колдуны и ведьмы являли собой олицетворение протеста. Современные представления о ведьме как о беззубой старой карге в остроконечном колпаке, с черным котом и помелом, несомненно, уходят корнями в прошлое, но этот карикатурный образ не имеет большой исторической ценности. Однако найти лучшее определение совсем непросто. Вряд ли нам следует здесь стремиться к точности, ведь любое определение - это плод человеческих измышлений, и оно не обязательно совпадает с объективной реальностью, но мы вправе требовать, чтобы определение было адекватным. Самым разумным подходом к определению феномена ведовства представляется признание его как феномена человеческого восприятия. В этом случае мы получим не статичное, а динамичное определение, ибо сам термин «ведовство» в разные времена и применительно к разным культурам использовался для обозначения очень широкого круга явлений, что сделало его крайне размытым.

Несмотря на распространённое мнение, в Средние века "за колдовство" массово не казнили, это случилось позже, в Новое время и в протестантских странах: американский историк Уильям Т. Уолш пишет: "В Британии было сожжено за ведовство 30 000 человек; в протестантской Германии - 100 000". Жестокой смерти предавали обвиненных в ведовстве и в Шотландии. Карл Китинг приводит такую цитату: "Общеизвестно, что вера в справедливость наказания ереси смертью была столь широко распространена среди реформаторов XVI столетия - Лютера, Цвингли, Кальвина и их последователей".

Средневековая инквизиция (от лат. - исследование) занималась ересями - катары, альбигойцы, "пастушки", и это были не невинные овечки, а самые настоящие деструктивные секты, которые грабили, жгли, убивали (в первую очередь, евреев). А в колдовстве обвиняли друг друга крестьяне и горожане - как советские граждане при Сталине, из зависти, из мести, от злобы, ради выгоды. Так поступил и Филипп Красивый в отношении ордена тамплиеров (которых приговорил к сожжению не церковный суд, а королевский - и это не исключение из правил, ведь светская власть никогда не отдавала власти церковной такого оружия как смертные приговоры).

Доктор Джеймс Хичкок, профессор истории университета Сент-Луиса, пишет: "Современная историография инквизиции, созданная по большей части некатолическими авторами, создала внимательный, относительно точный и, в общем, довольно умеренный её образ. Среди важных трудов в этой области можно назвать "Инквизицию" Эдварда Петерса, "Римскую Инквизицию и Венецию" Пола Ф. Грендлера, "Преследование ереси" Джона Теденчи и "Испанскую Инквизицию" Генри Кэмена.

Вот выводы, к которым они приходят:

    Инквизиторы обычно были профессиональными легистами и бюрократами, строго руководствовавшимися установленными процедурными правилами, а не какими-либо личными чувствами.

    Правила эти сами по себе не были несправедливы. Они требовали наличия доказательств, позволяли обвиняемому защищаться и изымали из употребления сомнительные свидетельства. Таким образом, в большинстве случаев вердикт трибунала был справедлив, то есть соответствовал доказательствам.

    Многие дела прекращались на той или иной стадии, поскольку инквизиторы убеждались в несостоятельности доказательств.

    Пытки использовались лишь в незначительном числе случаев и дозволялись лишь в случаях, когда наличествовали убедительные доказательства того, что обвиняемый лжет. В ряде случаев (например, в исследованиях, проведенных Карло Гинзбургом в итальянской местности Флиулия) свидетельств о применении пыток нет вовсе.

    Лишь небольшой процент осужденных подвергался смертной казни (в каждом конкретном регионе он колебался в пределах не более двух или трех на сотню). Гораздо чаще приговор состоял в пожизненном заключении, нередко смягчавшемся по прошествии нескольких лет. Наиболее распространенным наказанием было публичное покаяние в той или иной форме.

    Особенно преувеличивается число жертв "кошмарной" испанской Инквизиции. Она преследовала не миллионы людей, как часто приходится слышать, а примерно 44 тысячи (с 1540 по 1700 гг.), из которых казнено было менее двух процентов.

    Знаменитый случай Жанны д"Арк связан с многочисленными нарушениями процедуры, а сам процесс был подстроен ее политическими врагами, англичанами. Когда несколько лет спустя был проведен повторный, без нарушений, процесс, инквизиторы посмертно оправдали её (я писал об этом: ).

    Хотя Инквизиция действительно преследовала ведьм, точно так же поступало и практически любое светское правительство. К концу XVI в. римские инквизиторы начали выражать серьезные сомнения в большинстве случаев обвинения в ведовстве".

Профессор Томас Мэдден цитирует письмо Папы Сикста IV от 18.04.1482 епископам Испании: "Многие верные и истинные христиане по доносу врагов, соперников, рабов и прочих низших и даже недостойных лиц были без всякого законного доказательства брошены в мирские тюрьмы, подвергнуты пыткам и осуждены как повторно впавшие в ересь, лишены своего добра и собственности и переданы светским органам на казнь, что вызвало опасность для душ, подало пагубный пример и вызвало во многих омерзение". И далее пишет: "...то было время, когда в Лондоне каралось смертью повреждение кустов в публичном саду. Казни были повседневными событиями по всей Европе. Но с испанской Инквизицией дело обстояло иначе. За 350 лет ее существования она отправила на костер всего около 4 тысяч человек. Сравните это с охотой на ведьм, бушевавшей по остальной католической и протестантской Европе, когда сожжено было 60 тысяч человек, преимущественно женщин. Испания была избавлена от этой истерии ровно потому, что на границе страны ее остановила испанская Инквизиция. Когда на севере Испании появились первые обвинения в ведовстве, Инквизиция направила туда своих людей для расследования. Эти образованные легисты не нашли достоверных доказательств существования ведьмовских шабашей, черной магии или жареных младенцев. Было также замечено, что те, кто признавался в ведовстве, удивительным образом оказывались неспособны пролететь через замочную скважину. В те годы, когда европейцы радостно бросали женщин на костры, испанская Инквизиция захлопнула дверь перед этим безумием. (Кстати, Римская Инквизиция тоже не позволила ведьмовским фантазиям заразить Италию)".

Итак, мы видим, что не было разницы в осуждении еретиков и "колдунов", и полное гендерное равноправие. Обвинения предъявлялись самые разные, их изучали следователи тех времён (не идеальные, но и не маньяки). "Магическое сообщество" действительно преследовали и казнили через сожжение на костре, но в Средние века больше занимались борьбой с деструктивными культами, а "охота на ведьм" началась в регионах, где победоносно прошла Реформация.

Идея связи человека с нечистой силой претерпела на протяжении средневековья значительную эволюцию; вместе с ней менялись и представление о колдунье, и роль женщины в ведовских процессах. Средневековые ведовские процессы - процессы над ведьмами - и сегодня продолжают смущать умы ученых и тех, кто интересуется историей. Сотни тысяч обвиненных в колдовстве или связи с дьяволом были тогда отправлены на костер. В чем причины столь безумной вспышки боязни нечистой силы, ведовства, охватившей Западную Европу в ХV-XVII веках? Они неясны и ныне. Наука практически всегда рассматривает средневековую охоту на ведьм как нечто вторичное, полностью зависящее от внешних обстоятельств - состояния общества, церкви. Для большинства историков (отечественных и зарубежных) охота на ведьм - явление пусть и ужасающее, но вполне отвечающее общему строю суеверного, темного Средневековья. Такая точка зрения весьма популярна и сегодня. А между тем ее легко опровергнуть с помощью хронологии. Большинство ведьм сгорело на кострах инквизиции отнюдь не в начальный период Средних веков. Гонения на колдуний набирало силу в Европе параллельно с развитием гуманизма и научного мировоззрения, то есть в эпоху Возрождения.

Советская историография всегда рассматривала охоту на ведьм как одно из проявлений развернувшейся в XVI-XVII веках феодально-католической реакции. Правда, она не учитывала то, что слуг дьявола вовсю жгли и в протестантских странах: жертвой мог стать каждый, независимо от социального положения и религиозных воззрений. Не избежала подобного взгляда и наиболее популярная ныне социальная теория: охота на ведьм - лишь очень яркий показатель степени обострения внутриобщественных отношений, стремление найти "козлов отпущения", на которых можно возложить ответственность за все проблемы и трудности бытия Дела о колдовстве, возбуждаемые в раннее средневековье светской властью, нередко имели политическую подоплеку. Самый известный колдовской процесс эпохи Меровингов описан Григорием Турским в "Истории франков": в 580 году после смерти сыновей королевы Фредегонды были заподозрены в колдовстве префект Муммол и несколько женщин. Префект признался, что получил от колдуний мазь и напитки, посредством которых были погублены жертвы. В результате сам Муммол был выслан, а женщины, признавшие свою вину, подвергнуты колесованию и сожжению.

В IX веке, в Каролингскую эпоху, сыновья Людовика Благочестивого обвинили вторую жену короля, Юдифь, в том, что она посредством колдовства пыталась повлиять на короля с целью перераспределения наследства в пользу своего сына. Вплоть до XIV века светский суд гораздо суровее, нежели церковный, относился к обвиняемым, поскольку колдовство здесь каралось не как грех, а как преступление, вызвавшее реальный ущерб. В XIV-XV веках ситуация меняется. Колдовство как результат связи человека с дьяволом признается вполне реальным и церковью; теперь такая связь считается преступлением более тяжким, чем собственно ущерб, наносимый ворожбой. Все это приводит к началу массовых репрессий против колдунов и ведьм, причем очевидным является факт преобладания среди обвиняемых женщин. Об особой склонности женщины к колдовству писали различные средневековые авторы. Так, Гильом из Оверни утверждал, что женщины более, чем мужчины, подвержены иллюзиям - они скорее, чем мужчины, верят в то, что можно летать ночью. Наиболее подробное обоснование тезиса об особой предрасположенности женщины к колдовству было дано в "Молоте ведьм" - пособии для инквизиторов, написанном доминиканскими монахами Шпренгером и Инститорисом в 1487 году. Колдовство более распространено среди женщин, чем среди мужчин, считают авторы. Почему же женщины легче отклоняются от веры? Во-первых, женщина от природы неразумна и легковерна, что является основой для чародейства (в качестве доказательства приводили и уже упоминавшееся этимологическое объяснение Исидора Севильского слова femina); во-вторых, из-за влажности своего сложения женщина более подвержена влиянию духов; в-третьих, она ненасытна в плотских наслаждениях и потому вынуждена прибегать к помощи дьявола, чтобы утолить свою страсть; в-четвертых, женщина болтлива и передает свои заблуждения другим женщинам; в-пятых, силы женщины невелики и потому она жаждет отмщения с помощью чародейства. Наконец, это доказывает и порядок сотворения мужчины и женщины: "Уже при сотворении... она была взята из кривого ребра, а именно - из грудного ребра, которое как бы отклоняется от мужчины" Средневековая схоластика с ее страстью к дефинициям создает теологическое определение ведьмы.

Сначала появляется булла папы ИннокентияVIII "Summis desiderantes" (1484), которую стали называть ведовской буллой; затем содержащееся в ней определение ведьмы уточняется в трактате Шпренгера и Инститориса. Ведьмой называли женщину, которая состояла в связи с дьяволом, выполняла сатанинские ритуалы, отмечала черную мессу и в результате действий которой людям наносился ущерб. Никто из авторов, рассказывающих об охоте на ведьм, не обошел вниманием все этапы ведовского процесса: арест ведьмы, расследование преступлений, вынесение приговора и казнь. Пожалуй, наибольшее внимание уделяется разнообразным пыткам, приносившим почти стопроцентное признание во всех самых гнусных и чудовищных обвинениях. Однако обратим внимание на значительно менее известную процедуру, которая предшествовала пытке и по сути служила главным доказательством вины. Речь идет о поиске на теле ведьмы или колдуна так называемой "печати дьявола". Ее искали, сначала просто осматривая тело подозреваемого, а затем нанося уколы специальной иглой. Судья и палачи старались найти на обвиняемом места, отличающиеся от остальной поверхности кожи: пятна беловатого цвета, язвочки, небольшие вздутия, обладающие, как правило, настолько пониженной болевой чувствительностью, что они не ощущали укола иглы.

В самом существовании на теле человека каких-то пятен или отметин нет ничего странного и чудесного. Но если признать, что рассказы о ведьминых знаках имеют под собой реальную основу, то следует задать вопрос: а что представляли собой эти отметины? Есть два основных вида таинственных знаков - дьявольское пятно и ведьмин знак. Последний представлял собой своеобразный бугорок или вырост на теле человека и, по мнению демонологов, использовался ведьмами для кормления различных духов собственной кровью. Клеймо же дьявола можно скорее сравнить с родимым пятном. И все же главный признак, по которому в Средневековье отличали дьявольское пятно, - его нечувствительность к боли. Поэтому при осмотре потенциальной ведьмы подозрительные пятна обязательно прокалывали иглой. И если на укол не следовала реакция, обвинение считалось доказанным. Отрешимся от фантастических деталей, вроде пылающего злобой дьявола, клеймящего собственной рукой (или иной конечностью) своих приверженцев, а признаем наличие на теле человека каких-либо специфических отметин. Но ведь описание "ведьминых знаков" очень напоминает какое-то кожное заболевание. Действительно, почему бы не предположить, что подавляющая часть людей, обвиненных в ведовстве, имела общую для всех болезнь? И только одно заболевание подходит под все приведенные выше симптомы. Это лепра, или проказа, - и сегодня один из самых страшных недугов, а в Средневековье - настоящий бич Божий. Итак, с большой долей уверенности можно утверждать, что практически все колдуны и ведьмы, осужденные на смерть, были в той или иной стадии поражены проказой. Сам собой напрашивается и следующий вывод: в основе гонения на ведьм лежало стремление средневекового общества обезопасить себя от страшного заболевания, распространение которого в XV-XVII веках достигло своего апогея. Уничтожая прокаженных (мера, бесспорно, жестокая), Европа к концу ХVII века в какой-то степени справилась с эпидемией проказы. Верили ли сами судьи в то, что отправляют на костер именно дьяволово отродье, а не больных и отверженных людей? На этот вопрос пока нет абсолютно уверенного ответа.

Однако вполне вероятно, что в Средние века люди достаточно хорошо знали симптомы проказы, и, по крайней мере, привилегированная, образованная прослойка государственных и церковных деятелей осознавала, что ведет борьбу не со слугами сатаны, а с заразной болезнью. Ведь неслучайно огромная роль в проведении ведовских процессов принадлежала врачам. По замечанию одного из современных исследователей, врачи "принимали достаточно активное профессиональное участие в процессах над ведьмами. В их обязанности входило диагностирование болезней, возникавших в "результате колдовства", и медицинское обслуживание пытки. Зачастую их заключение решало участь несчастной ведьмы".

И, тем не менее, видя в охоте на ведьм и колдунов лишь карантинную меру, а в судьях и палачах - борцов с опасным недугом, мы излишне модернизируем явление более чем пятивековой давности. Проказа в то время могла рассматриваться и, вероятно, рассматривалась как признак одержимости дьявольской силой, и именно поэтому носителям этой болезни объявили беспощадную войну на уничтожение. Эта сторона дела заслуживает тщательного изучения. Первой жертвой обвинения в сожительстве с дьяволом, в результате чего родилось чудище с волчьей головой и хвостом дракона, считается тулузская аристократка Анжела Ламбарт. С того времени, когда практика колдовства была определена как ересь и утвердилась идея связи ведьмы и дьявола, количество ведовских процессов начало быстро расти. Наибольшее распространение они получили в тех регионах, где бушевали преследования еретиков.

Дж.Б. Рассел
Колдовство и ведьмы в Средние века

Глава II. Ведовство в истории
Глава III. Трансформация язычества с 300 по 700 гг.
Глава IV. Народное ведовство и ересь с 700 по 1140 гг.
Глава V. Демонология, катарская ересь и ведовство c 1140 по 1230 гг.; Демонология; Интеллектуальные и народные основы ведовства; Ведовство и ересь, с 1140 по 1230 гг.
Глава VI. Антиномизм, схоластика и инквизиция с 1230 по 1300 гг.; Народная культура; Ересь; Схоластика; Репрессии и инквизиция; Ведьмы и ересь
Глава VII. Ведьмы и мятеж в cредневековом обществе, с 1300 по 1360 гг.; Интеллектуальная и юридическая оценка ведовства; Bonae res и дикие скачки; Ересь и ведовство; Политические процессы над ведьмами
Глава VIII. Начало охоты на ведьм, с 1360 по 1427 гг.; Борьба с ведьмами; Незначительные эпизоды в истории ведовства с 1360 по 1427 гг.; Основные ведовские процессы, не связанные с другими ересями; Ересь и ведовство
Глава IX. Формирование классического образа ведьмы, с 1427 по 1486 гг.; Борьба с ведьмами; Ересь и ведовство в XV веке; Ведовские процессы, 1427–1486 гг.; Пьер Валлен и Мария-врачевательница; Политические процессы
Глава X. Ведовство и средневековое мировоззрение
Примечания
Библиография
Указатели

ОТ ИЗДАТЕЛЬСТВА

Любое событие, произошедшее в далеком прошлом, утрачивает четкие контуры того культурного контекста, который обрамлял его и являлся своеобразным полем, позволявшим постигнуть единичный факт в многообразной целостности. Образ ведьмы уже давно превратился в неотъемлемую деталь сказок и мифов, которыми мы зачитываемся в детстве; повзрослев и приобретя позитивные знания, мы снисходительно взирает на наши детские страхи и фантазии, считая, что они всего лишь плод незрелого миропонимания. Однако всевозможные фобии, мучающие нашу душу, наводят нас на мысль о некоторой модификации образа ведьмы. Вера в сверхъестественные силы, амулеты, заговоры, гадание и прочие вещи этого класса навсегда вошла в нашу повседневную жизнь, сделав ее игрушкой в руках добрых ангелов и злых демонов, к помощи которых мы прибегаем в минуты сомнения, несчастья и поиска истины. Сами того не сознавая, мы воскресили веру в ведьм и колдовство, хотя теперь данное явление относится к эзотерическому области, - проникновение в нее, как многие считают, сообщает недоступное непосвященным сокровенное знание. Вампиры, ведьмы, оборотни и сатанисты - главные персонажи фильмов ужасов, открыто культивирующих веру (а иногда и поклонение) во всемогущество злых сил. Конец XX века ознаменовался поражением научного похода к миру, так и не сумевшего ответить на главный вопрос: почему при столь поразительном технологическом прогрессе все еще существуют человеческие страдания? Возможно, разочарование в науке подталкивает мышление к иррациональному истолкованию катаклизмов, физических страданий и царящей повсюду жестокости. Если этим фактам нельзя найти рациональное объяснение, то почему бы ни обратиться к тем людям, которые имеют тесный контакт с потусторонними силами.

Вступая на зыбкую почву мистицизма, люди подчас забывают о том, что история любит повторяться, но повторяется она, правда, обычно в виде фарса. Десятки тысяч сожженных на костре невинных женщин, инквизиция, чудовищные пытки, преследование еретиков - все это невозможно не учитывать при тщательном анализе исторических свидетельств. Вопрос о виновности ведьм не может быть решен однозначно, поскольку вполне вероятно, что некоторая их часть на самом деле использовала в своих ритуалах черную магию. Допустим на мгновение, что в средневековом обществе не нашлось бы противодействия, и оно бы смотрело сквозь пальцы на то, как разрушается единство церкви, подтачиваемое различными мистическими течениями. Государство и Церковь вынуждены были защищаться, применив при этом весь свой репрессивный аппарат и уничтожая не только виновных, но и в большинстве своем абсолютно невинных людей. Общество и сама Церковь спустя несколько веков осудили средневековые жестокости, публично покаявшись перед гражданами и паствой. Однако теперь налицо схожая ситуация: вседозволенность, разгул сатанинских сект и укоренившееся в сознании непротивление злу силой. Как ответят на это государство и Церковь? Какой подход они выберут на сей раз? Чтобы разобраться в феноменах ведовства и колдовства, необходимо знать их историческое развитие. Книга Джеффри Бартона Рассела поможет читателю не только понять данные феномены, но и, мы надеемся, будет подспорьем в его личной борьбе со злом.

К.ф.н. Антонов Т.В.

ПРЕДИСЛОВИЕ

Моя работа по истории средневековой ереси и ведовства продолжалась на протяжении последних пятнадцати лет; невозможно выразить благодарность всем тем, кто помогал и оказывал мне поддержку в течение всего этого времени. Я просто говорю огромное спасибо всем, кто в беседах, письмах, статьях или каким-либо другим способом способствовал моему пониманию феномена ведовства. В частности, я хочу выразить особую благодарность тем людям, которые помогали мне в последние годы, когда книга проходила последнюю стадию подготовки. Финансовым обеспечением данной работы я обязан Фонду имени Джона Гуггенхайма, Исследовательскому Совету по социологии, Американскому Совету научных обществ, Исследовательскому Совету Калифорнийского Университета, Риверсайд. За помощь, оказанную мне на различных этапах работы, я также благодарен сотрудникам Калифорнийского Университета, Риверсайд, особенно Хазелю Шупбаху, библиотеке Пенсильванского Университета, Медицинскому институту, Британскому Музею, библиотеке Лондонского Униерситета (собрание Гарри Прайса) и Уорбургскому Институту, которому я чрезвычайно признателен за предоставление рабочего места для работы в Лондоне.

Среди многих других людей, помогавших мне своими идеями и критическими замечаниями, следует поблагодарить Альфонса А. Барбу, С. Р. Бернштейну, Кристину Хоул, Малкома Ламберта, Уилла-Эриха Пойкерта, Россела Хоупа Роббинса, Хью Тревора Роупера и Уолтера Уэйнфилда. Я с удовольствием вспоминаю студенческий семинар по истории ведовства, которым я руководил совместно с профессором Роббинсом в Калифорнийском Университете в 1968 году. Это был один из первых курсов, прочитанных в начале моего преподавания в университете. Студенты этого семинара, Леон Маккрилис и Марк Уиндхэм принимали активное участие в разработке данной темы. Леон Маккрилис, как самый активный участник, достоин особого упоминания. Также я очень благодарен Деннису Симпсону, Гарри Вудсу и Джозефу Леруа.

Наконец, я признателен моей жене и детям (их еще очень мало, чтобы образовать шабаш ведьм) за то, что они помогли мне почувствовать непосредственно деятельность демонов.

Риверсайд. Джеффри Бартон Рассел

Глава I. ОПРЕДЕЛЕНИЕ ВЕДОВСТВА

Для того чтобы понять феномен ведовства, нам придется проникнуть в самые бездны человеческой души. Боясь признать, что зло коренится в природе человека, мы приручили ведьму и превратили ее в комическую фигуру. Мы надели на нее колпак и посадили ее на метлу, дабы она развлекала детей во время Хэллоуина. Теперь нам ничего не стоит отмахнуться от этой нелепой старухи, изгнать ее из наших сердец, теперь нам не составит труда убедить наших детей - и себя - в том, что "ведьм нет". Но они есть, или, во всяком случае, были. Феномен, на протяжении веков владевший умами множества людей от самого невежественного крестьянина до образованнейшего философа и ученого, приведший к пыткам и унесший сотни тысяч человеческих жизней, не шутка и не иллюзия.

Впрочем, если мир зиждется на страдании, то в центре страдания сокрыта комедия. Христос - бог смеющихся людей, и, как заметил Питер Бергер, чувство комического составляет одну из христианских добродетелей, ибо позволяет видеть за притворством и обманом истинное лицо мира. Тот, кто понял, что любая точка зрения есть не более чем "случайность", кто научился видеть наравне с глупостью других свою собственную глупость, уже не может слишком серьезно относиться к себе. В страшной, обжигающей комедии Фланнери О"Коннор взрыв пророческого смеха сокрушает все утешительные иллюзии этого мира. Ведовство - это человеческая комедия, пророчествующая об извечной, неотъемлемой глупости человека.

Поэтому исследование ведовства имеет фундаментальное значение для понимания человека. Оно проливает свет на теологию. Оно обогащает наши знания об индивидуальной и социальной психологии. Особую важность оно приобретает в контексте истории и социологии идей, в контексте изучения народных верований, истории социального протеста, истории церкви и гонений со стороны церкви. В настоящей книге, которая в некотором отношении являет собой попытку построения социологии знания, исследуется вопрос, почему всегда присущие человеку глупость и злоба в определенное время и в определенном месте вылились в феномен ведовства. Главные вопросы, на которые надлежит найти ответ, это вопросы о том, как возник данный феномен, как он развивался на протяжении Средних веков, в каких кругах и насколько он был распространен.

История фольклора и народной религии помогает поместить европейское ведовство в контекст социологии знания. Мы должны оценить, в какой мере данный феномен можно считать нормальным - столь же нормальным, как колдовские верования и ритуалы других народов, например, китайцев или индейцев навахо, а в какой мере он представляет собой аберрацию и является специфичным для западной христианской культуры.

Феномен ведовства имеет важное значение и в истории социального протеста. Одновременное появление в конце Средних веков множества течений - флаггеллантов, плясунов, милленариев, мистиков и других - свидетельствует о том, что период чумы, голода, войн и стремительных социальных перемен вызвал к жизни мощные потоки общественного недовольства. Естественно, что в обществе, построенном на религиозных ценностях, эти течения могли выразить себя только в религиозных категориях. Позже, когда в сознании западного человека деньги заменили Христа, заняв его место по правую руку от Бога, народное недовольство чаще принимало форму экономического протеста.

В эпоху Средневековья социально-религиозные формы протеста были направлены против церкви. В истории христианства ведовство является лишь эпизодом в долгой борьбе между властью и порядком с одной стороны и пророчеством и бунтом с другой. Развитие средневекового ведовства тесно связано с развитием ереси, с борьбой за право выражения религиозных чувств вне рамок, установленных церковью. Иногда во главе этой борьбы стояли фанатики: их убежденность в собственной правоте позволяла им оправдать любые, даже самые крайние, эксцессы - главное, чтобы последние наносили вред общественному устройству.

Поскольку всякий вызов власти церкви по средневековым понятиям являл собой угрозу общественному порядку и трактовался как вызов самому Богу, то общество, естественно, реагировало на ересь и колдовство репрессивными мерами. Члены епископальных, светских и инквизиционных судов считали себя защитниками Бога. В большинстве своем эти люди были движимы не корыстью, их даже нельзя назвать безнравственными людьми. Скорее, они пошли на поводу неиссякаемой человеческой слабости - склонности к самообману - и были захвачены священническим лицемерием. Пожалуй, самым справедливым обвинением в их адрес будет обвинение в "ложной преданности - готовности поступиться правом выбора во имя вымышленной необходимости". Так ли уж странно, что люди мучили и убивали друг друга во славу Князя мира, если в Дрездене и Май Ле одни люди мучили и убивали других во имя демократии и свободы? Жестокость непростительна ни в бунтовщике, ни в инквизиторе. Понять не значит простить. Терпимость, доведенная до попустительства, до готовности терпеть разрушение процессов, которые служат гарантией терпимости, невыносима. Но наша задача не в том, чтобы осудить фанатика или инквизитора,- мы должны распознать их в своей собственной душе, сколь бы страшно это ни было для нас.

В те времена, когда церковь и общество были неотделимы друг от друга, колдуны и ведьмы являли собой олицетворение протеста. Современные представления о ведьме как о беззубой старой карге в остроконечном колпаке, с черным котом и помелом, несомненно, уходят корнями в прошлое, но этот карикатурный образ не имеет большой исторической ценности. Однако найти лучшее определение совсем непросто. Вряд ли нам следует здесь стремиться к точности, ведь любое определение - это плод человеческих измышлений и оно не обязательно совпадает с объективной реальностью, но мы вправе требовать, чтобы определение было адекватным. Самым разумным подходом к определению феномена ведовства представляется признание его как феномена человеческого восприятия. В этом случае мы получим не статичное, а динамичное определение, ибо сам термин "ведовство" в разные времена и применительно к разным культурам использовался для обозначения очень широкого круга явлений, что сделало его крайне размытым. Поэтому наиболее правдивым окажется то определение, в котором будет учтено развитие концепта ведовства в эпоху средневековья, а также его трактовка историками недавнего прошлого, о чем мы поговорим в следующей главе.

Чтобы получить более или менее точное представление о ведовстве, мы должны поместить феномен в общее пространство магического миропонимания, но при этом должны отделить его от высокой магии, черной магии, низкой магии, белой магии и религии. Люди, занимающиеся семантикой, уже давно продемонстрировали, что самый верный путь к определению термина пролегает через установление его взаимосвязей с другими терминами посредством кластерного анализа, графической иллюстрацией которого служат диаграммы Венна. Приведенная диаграмма наглядно демонстрирует, какое место понятие "ведовство" занимает в кластере родственных понятий.

Ведовство выступает как феномен, находящийся на стыке двух других феноменов - религии и магии. Магия, которая была распространена повсеместно и во все времена, включая наше время, в эпоху средневековья принимала разные формы. Было бы неверно трактовать магию просто как разновидность науки или религии; магия - это самостоятельный способ миропонимания. Древние культуры не знали различия между магией, наукой и религией; более того, они не отделяли их от философии, поэзии и искусства; для них это были явления одного порядка, направленные на объяснение универсума и подчинение его человеку. Только в некоторых более зрелых культурах мы наблюдаем постепенное разделение этих функций. Антропологи и историки зачастую склонны видеть в магии разновидность суеверия, но это не объясняет, что такое магия. "Суеверие" – уничижительный термин, подразумевающий невежество или даже глупость; очень многие люди, не задумываясь, обозначают им все то, во что не верят сами. Но, в сущности, суеверие - это верование, не вписывающееся в логически последовательную систему понимания универсума. И в этом смысле магию, по крайней мере высокую магию, нельзя назвать суеверием, ибо она представляла внутренне скоординированную, гармоничную систему мировоззрения, соотнесенную как с наукой, так и с религией - с последней особенно - но при этом совершенно самостоятельную систему.

Суть магического мировоззрения составляет вера в гомоцентричный универсум. Человек являет собой микрокосм, отражающий макрокосм, а макрокосм, в свою очередь, является проекцией человека. Все объекты окружающего мира - звезды, травы, камни, металлы, планеты, стихии, элементы - незримыми нитями связаны с человеком, с его стремлениями, желаниями, страстями, страхами и даже с его внешним обликом и здоровьем. Любой физический объект, любое природное явление оказывает непосредственное влияние на ту или иную часть человеческого тела или души, а человек, в свою очередь, своими действиями может влиять на природные стихии. Все сотворено для человека и по подобию человека. Магия - это учение, восславляющее человека, возносящее его на такие высоты, на какие ни религия, ни наука никогда не поднимали его; отсюда неиссякаемое обаяние магии, отсюда ее особая притягательность для эпохи Ренессанса, когда стремления и возможности человека казались безграничными. Так у Шекспира все предвещает гибель Цезаря, и стихии бушуют, когда сходит с ума Лир; так размышляет Фауст у Марло:

Смогу ли я незримых духов слать
За чем хочу, во все концы земли?
Я прикажу все тайны мне открыть,
Осуществлять все замыслы мои
За золотом мне в Индию летать,
Со дна морей сбирать восточный жемчуг,
И, обыскав все уголки земли,
Чудесные и редкие плоды
И царские мне яства приносить!
Велю открыть нездешнюю премудрость
И тайны иноземных королей...

Ибо не существует глубин, далей и высот недосягаемых для мага, и нет такой силы, которую он не дерзнул бы покорить.

Такого рода вера может поведать нам и о людях, разделяющих ее; можно предположить, что к магическим ритуалам, как к способу осуществления несбывшихся надежд, особенно склонны обращаться люди, пережившие немало разочарований. С другой стороны, магия относится к явлениям скорее социальной, нежели индивидуальной психологии, поскольку магическое мировоззрение обычно передается из поколения в поколение, вырастает из ценностей, разделяемых обществом, и выполняет определенные социальные функции.

Разновидности магии, описанные Фрэзером и его последователями, - подражательная, или гомеопатическая, магия, заразительная магия и т. п.- имеют второстепенное значение для понимания феномена ведовства. Прочно укоренившееся в общественном сознании разделение магии на "белую" и "черную" обязано своим происхождением современным авторам, главным образом оккультного направления, и редко встречается в истории магии. С точки зрения средневекового христианства, любая магия, и в том числе преследующая благие цели, есть зло, ибо она обращается к злым духам и противопоставляет себя Богу, пытаясь покорить силы космоса.

Гораздо большего внимания заслуживает различие между низкой и высокой магией. Связь ведовства с низкой магией очевидна, тогда как с высокой магией ведовство связано более тонкими отношениями. Хотя низкая и высокая магия порой сливаются воедино, они всегда были отличны друг от друга. Так, в Cредние века некоторые богословы, например, Александр Гэльский, проводили четкую грань между "divinatio" (прорицательство), составляющем центральный аспект высокой магии, и "maleficium", зловредительством, которое является неотъемлемой составляющей низкой магии. Низкая магия имеет практический характер и направлена на немедленное получение некоего результата (чтобы вызвать дождь, нужно было помочиться в яму, для того чтобы причинить человеку боль, восковую куклу прокалывали булавкой), тогда как высокая магия сродни религиозным, научным и философским умозрениям - посредством оккультного знания она пытается понять и объяснить универсум и в конечном итоге установить контроль над ним.

Эти две разновидности магии имеют свою историю. В материалах средневековых ведовских процессов можно встретить лишь намеки на некоторые разновидности высокой магии, но в них не содержится упоминаний об астрологии или алхимии. Точно так же использование грубых методов, характерных для низкой магии, редко ставилось в вину тем, кто занимался высокой магией. Эти две формы магии имеют разное происхождение. Даже трактат XV в. "Молот ведьм", известный своей попыткой расширить сферу преступлений, относимых к колдовству, четко отделяет колдовство от астрологии. Хью Тревор-Роупер утверждает, что в Средние века и в эпоху Ренессанса высокая и низкая магия подпитывались разными философскими традициями: высокая питалась идеями платонизма и неоплатонизма, а низкая черпала свою силу в аристотелевском учении. А посему он вынужден объявить простым совпадением тот факт, что эпоха Ренессанса отмечена одновременно стремительным ростом влияния высокой магии и небывалым размахом охоты на ведьм. Установить связь между этими явлениями нам помогает тот факт, что многие богословы эпохи Возрождения, такие как Дель Рио, например, интересовались и высокой магией, и колдовством. Более того, интерес к высокой магии, который, как доказывает Торндайк, был огромным в среде богословов, в конце концов овладел умами инквизиторов и простых людей, что привело к распространению магического мировоззрения и укреплению веры в колдовство.

Высокая магия представляла собой чрезвычайно сложную систему знаний. Комтианская идея об эволюции человеческой мысли от магии к религии и затем к науке уже не вызывает доверия, ибо эти три формы знания зачастую идут рука об руку и их подчас невозможно отделить друг от друга; во всяком случае, та или иная степень искушенности в каждой обнаруживается на всех уровнях общественного устройства, от примитивного до современного. Расхожее представление, согласно которому в древнем обществе невозможны сложные формы знания, не выдерживает критики. Высокая магия существовала во все времена и являла собой чрезвычайно последовательную и сложную систему миропонимания. Корни западноевропейской магии следует искать в науке, особенно в вавилонской нумерологии и астрологии, в философских идеях Пифагора и древних греков, а также в религиозных традициях Персии, откуда и пришли к нам маги (mЈgoi: мудрецы, провидцы, маги). Высокая магия проникла в иудео-христианскую традицию и была важным элементом гностицизма и неоплатонизма. "Герметический корпус", собрание магических письмен, обычно относимое к глубокой древности, но на самом деле составленное во II–III веках нашей эры, выдержан в духе гностицизма. Этот свод лег в основу магической каббалы средневековых евреев, а затем - в основу средневековой христианской и современной магии. Традиция высокой магии прервалась в XVII веке, когда Касобон обнаружил, что магические письмена имеют не столь древнее происхождение, как думалось прежде, но была искусственно возрождена в XIX–XX вв., выряженная в одежды инфантильного лже-оккультизма. В своем лучшем качестве высокая магия искала единения с божественным: неоплатоник Псевдо-Ямвлих писал, что магия - это средство приобщения к богам, а Пико делла Мирандола заявлял, что "никакая наука не доказывает божественность Христа лучше, чем это делают магия и каббала". В своем худшем моральном качестве, но также устремленная ввысь, высокая магия искала пути подчинения универсума эгоистичным целям человека - такова традиция Фауста и Симона клерка из великого романа Чарльза Уильямса "Канун Дня всех святых".

Все разновидности высокой магии исходили из убеждения, что миром правит Фатум. Ничто не случайно - все в макрокосме сотворено для человека-микрокосма. Поэтому одной из характерных функций высокой магии было предсказание будущего, гадание посредством разных предметов (зеркало, книга, кости), снов, чисел, внутренностей, воды, вина, воска и др. Во-вторых, стремление понять влияние природных объектов на человека способствовало изучению трав, растений, камней, животных, небесных сфер (астрология) и металлов (алхимия). Алхимия, где, пожалуй, самым тесным образом переплелись магия, наука и религия, основывалась на вере в то, что, изменяя химический состав веществ, человек может изменить свою духовную природу. Семиступенчатый процесс очищения неблагородного металла, в результате чего он должен был превратиться в золото, отождествлялся с духовным самоочищением. Еще одна функция высокой магии заключалась в том, чтобы сконцентрировать энергию космических сил в пентаграмме или ином магическом пространстве, или же ограничить эти силы, упоминая их имена в магических заклинаниях - инкантациях. Латинское слово incantatio, первоначально означавшее "песнопение", постепенно приобрело значение "чары", "заклинание"; именно отсюда происходит английское слово "enchantment" (очарование). Слово всегда было мощным инструментом магии, как высокой, так и низкой. Вера в то, что власть над названием вещи есть власть над самой вещью, получила повсеместное распространение. В магии, как верно заметил современный оккультист Элифас Леви, сказать значит сделать. Если говорить об иудео-христианской традиции, то здесь самыми могущественными и страшными магическими заклинаниями считались те, в которых использовалась тетраграмма (YHWH - четыре транслитерированные буквы древнееврейского алфавита, означавшие имя Бога), желательно перевернутая.

Многие исследователи отрицают связь высокой магии с религией и проводят четкую грань между ними. Классическим стало определение сэра Джеймса Фрэзера: магия пытается покорить силы универсума, религия взывает к ним. Шведский теолог Натан Содерблом утверждает: "Суть религии - покорность и вера. Суть магии - дерзкое самовосхваление. Магия не знает пределов своим возможностям; религия же, в истинном смысле слова, начинается тогда, когда человек ощущает свою ничтожность перед лицом силы, внушающей ему страх и благоговение. ... Таким образом, магия прямо противоположна духу религии". Тиллих (Tillich) отождествляет религию с предельной отзывчивостью, видит в ней отклик человека на божественное откровение, тогда как магия, по его мнению, стремится к захвату и власти. Антрополог Уильям Дж. Гуд, противопоставляя магию религии, выделяет в первой следующие отличительные черты: (1) наличие конкретной, определенной цели; (2) манипулятивный подход; (3) акцент на отношениях "профессионал-клиент", в отличие от отношений "пророк-последователь"; (4) преследование индивидуальных, а не социальных целей; (5) преимущественно индивидуальное, а не общинное, совершение ритуала; (6) быстрая замена одних приемов другими в случае неудачи; (7) меньшая эмоциональная вовлеченность; (8–10) стремление обойти или покорить природу универсума вместо того, чтобы принять ее и следовать ей; (11) инструментальное применение в угоду конкретной цели.

Однако на практике эти различия стираются. Возьмем хотя бы молитву - она нередко содержит в себе элемент шантажа (сделай это, Господи, для меня, иначе я не сделаю того-то для Тебя). Большинство современных историков религии отвергает идею противопоставления магии и религии. В любой религии можно найти элементы магии; и магия, и религия рассматривают универсум как нечто живое, так или иначе откликающееся на нужды человека, состоящее с ним в отношениях я - ты. Современные антропологи также отрицают существование четких различий между магией и религией. Уакс, например, анализируя верования различных народов, доказывает несостоятельность идеи о практическом характере магии и теоретическом характере религии; и точно так же опровергается представление об индивидуалистичном характере магии и религиозной общинности. Путаница происходит еще и потому, что вновь возникающие религии зачастую склонны трактовать ритуалы более древних религий как магические: христианство, видевшее в язычестве - и греко-романском, и германском, и кельтском - лишь колдовство и сатанизм, не сумело распознать различия между магией и религией у этих народов. Среди древних римлян были колдуны, но неверно было бы утверждать, что все приверженцы религии римлян были непременно колдунами. Да и само христианство вряд ли было свободно от магических представлений, как высоких, так и низких. Молитвы служили заклинаниями, Бога и святых принуждали с помощью угроз, священные символы использовались в магических целях и, ожидая чудес, люди нередко забывали о грани между чудом и колдовством. Элементы магии присутствуют и в схоластическом определении преосуществления, где хлеб и вино выступают как тело и кровь Христа, сохраняя между тем все свойства хлеба и вина. Аналогичные перевоплощения характерны для ведовства: черная кошка "на самом деле" является ведьмой, хотя и имеет абсолютно кошачье обличье.

Но при всей общности магии и религии между ними есть коренные различия. Во всяком случае церковь в эпоху средневековья и Возрождения не сомневалась в их существовании. Именно церковь всеми силами старалась подавить магию, тогда как ученые и натурфилософы упорно предавались магическим практикам.

После выхода в свет работы Торндайка уже никого не удивляет тот факт, что магия связана с наукой - и связана гораздо теснее, чем с религией, однако степень родства между магией и наукой до сих пор остается недооцененной. Удивительный и неоспоримый довод в пользу этого родства приводит Фрэнсис Йетс в своей работе "Джордано Бруно и герметическая традиция". Согласно его утверждению, величайшие ученые эпохи Возрождения, например, Фичино и Джордано Бруно, не только занимались магией, но и саму сущность их научной деятельности и их отношения к науке можно охарактеризовать как магическую. Поэтому сопротивление, которым церковь реагировала на некоторые открытия ученых в эпоху Возрождения, следует рассматривать как неотъемлемую часть ее непримиримого отношения к магии. У этих ученых магов христианская вера уживалась с тем самым магическим мировоззрением, с которым христианство вело борьбу со времен Симона мага; наука в те времена еще не выработала собственную систему мировоззрения и в значительной степени основывалась на предлагаемой магией.

Это объясняет, почему попытки провести различия между средневековой наукой и магией в большинстве своем оказались безуспешными. Несомненно, между ними есть некоторые определенные различия. Магия основана на традиции, наука зиждется на эксперименте; магия ищет власти и господства, наука стремится к знанию: наука предлагает материальные, а не спиритуальные, объяснения, тогда как магия нередко апеллирует к сверхъестественным силам. Но даже сегодня эти различия не всегда сохраняют силу, и тем более сомнительно их существование в эпоху средневековья и Возрождения; нельзя загонять себя в ловушку, сопоставляя современную науку со средневековой магией. Пожалуй, самым надежным критерием для разграничения магии и науки служит характер предлагаемых ими объяснений: магические толкования хода вещей, как правило, расплывчаты, неопределенны и основаны на оккультном ("тайном") знании, тогда как научные объяснения опираются, насколько это возможно, на взаимосвязи между четкими фактами. Впрочем, даже великие антропологи и историки науки, такие как Малиновский или Торндайк, видели в магии лишь псевдонауку; они не смогли понять, что магия предлагала очень последовательную систему мировоззрения, которую разделяли многие ученые. Грань между наукой и магией, не только высокой, но и низкой, порой трудно поддается определению.

Тончайшая связь существует между ведовством и высокой магией. Призывание космических сил и установление контроля над ними часто были сопряжены с обращением к духовным существам, названным "демонами", - либо теми, кто обращался к ним, либо ортодоксальными христианами, осуждавшими эту практику. Каббала, например, содержит подробную демонологию; и евреи, и христиане считали каббалистику ересью. Отголоски магических формул, жертвоприношений, ритуальных таинств, обратная декламация молитв и другие черты каббалистической высокой магии присутствуют в ведовстве.

Однако наиболее важной представляется связь ведовства с низкой магией, которая могла служить как благим, так и злым целям. В Средние века использование магии с целью причинения зла квалифицировалось как малефициум, и под эту категорию подпадало всякое преступление или зловредительство; в эпоху раннего средневековья с магом, уличенным в зловредном деянии, обходились как с обычным преступником. Сломал ли я вам ногу, столкнув вас с лестницы, или же разбил глиняную фигурку - и в том, и в другом случае я совершил преступление, за которое буду наказан. Позитивная магия существовала с молчаливого попустительства властей, хотя теоретически церковь считала, что любая магия, независимо от намерений того, кто занимается ею, основана на помощи демонов. Логика была проста: маг действует, подчиняя себе сверхъестественные силы; Бог и ангелы не могут быть объектами принуждения; значит, покоренные силы являются демонами и любая магия есть зло. Эта позиция имела под собой некоторые основания, известно, что во всем мире низкая магия наряду с механическими средствами использует обращения к духам. В Европе в основе этой практики лежало обращение к древним богам или местным духам, таким как эльфы и феи, которых средневековое христианство в конце концов классифицировало как малых демонов по аналогии с главными демонами, в круг которых входили основные языческие боги.

Слово "ведьма" и его эквиваленты в других языках часто использовалось в значении "колдунья", то есть "женщина, занимающаяся низкой магией". Одни и те же мотивы прослеживаются в европейском ведовстве и колдовских верованиях других культур; множество прямых и даже детальных параллелей опровергает идею о том, что европейское ведовство имеет исключительно теологическую природу и мало связано с фольклором. В европейском ведовстве можно выделить около пятидесяти различных мотивов, аналогии которым обнаруживаются в других культурах. Это способность ведьм вызывать волнения возуха (посредством воздушных путешествий или насылания порчи на погоду); перемещение в пространстве верхом на улье, помеле, клюке или с помощью других средств; состоящие на службе у ведьм и рыскающие по ночам животные; способность ведьм превращаться в животных; использование мазей в ведовских целях; ночные полеты (например, в Индии ведьмы летали по ночам обнаженными и пожирали человеческую плоть); сборища ведьм, проиcходившие в дни христианских праздников, заменивших прежние языческие праздники (например, Хэллоуин, отмечаемый 1 ноября, заменял канун Дня всех святых, изначально это был тевтонский праздник огня); вера в то, что пчелы являются злыми духами; ассоциация черного цвета лица, одежды и различных предметов с ведьмами и злыми духами; использование ведьмами лодок; способность ведьм покидать свою телесную оболочку; метла как орудие ведьмы, как средство защиты от ведьм и как проверка на ведовство (в некоторых местах считалось, что ведьмы не могут переступить через метлу); каннибализм ведьм; ассоциация ведьм с животными, особенно с кошками, собаками, лягушками, жабами, ящерицами, змеями, мышами, совами, свиньями, лошадьми и волками; особая власть ведьм над детьми и их склонность к пожиранию детей; хороводы ведьм, часто обнаженных; страх стать свидетелем пляски ведьм; перекресток дорог как место концентрации демонических сил; добровольный союз с дьяволом (этот мотив особенно выражен в европейском ведовстве; в других культурах меньше указаний на возможность заключения договора с демонами или на культ демонов, хотя чероки, например, верили, что можно продаться злым духам); ассоциация экскрементов с ведовством; вера в сглаз; домашние духи, часто в виде животных; выкапывание трупов ведьмами; ассоциация зеленого цвета наряду с черным с ведовством (зеленый был цветом фей); зайцы или кролики как домашние духи; пожирание человеческих сердец; ведьмы, насылающие болезни и смерть; ритуалы посвящения (но эти ритуалы столь разнообразны, что здесь трудно говорить о сколь-нибудь определенных взаимосвязях; в любом случае идея отречения от Бога и перехода на службу к дьяволу распространена только в европейском ведовстве); половые сношения между демонами и ведьмами; способность ведьм обращаться в невидимок; вязание узлов в различных целях, в том числе для того чтобы вызвать импотенцию; ассоциация наготы с ведьмами; вера в то, что ведьмы собираются по ночам; что они устраивают оргии; что они сосут человеческую кровь; представление о ведьме как о старухе; вера в то, что соль ослабляет ведьмовскую силу; и наконец, почти во всех культурах ведовство ассоциируется с женщинами.

Даже в европейской традиции мы не обнаружим четких границ между ведовством и колдовством. Ведьмы, или колдуны, могли носить одно из следующих имен: (1) стрикс, стрия, стрига или стригимага (исходное значение - ушастая сова, затем - ночной дух и вампир, и наконец, ведьма); (2) сортиарий или сортилег (то есть предсказатель, тот, кто читает судьбы ); (3) маска (иногда таламаска) - это название связано с ношением масок животных во время праздников; (4) ламия или лама (вампир); (5) малефик (тот, кто посредством магии чинит зло, малефициум); (6) скобакс (от греческого scops, ушастая сова, или от латинского scoba, метла); (7) газарий (от Catharus, еретик-катар); (8) вауденс (от Waldensis, еретик-вальденс); (9) herbarius (собиратель трав); (10) pythonissa (предсказательница); (11) factura (по-видимому, название происходит от латинского factus и означает "производящий" заклинания; (12) divinator (прорицатель); (13) математик (прорицатель); (14) некромант (гадающий по трупам; позднее было искажено и стало звучать как нигромант); (15) венефик /veneficus/ (тот, кто готовит зелья, обычно ядовитые); (16) tempestarius (вызывающий бури); (17) ncantator (маг, чародей, тот, кто произносит заклинания); (18) англосаксонское wicce или wicca (прорицатель или чародей; мужская форма wicca более распространена, чем женская wicce); (19) немецкое Hexe, происходящее от древнегерманского hagazussa (ночной дух, каннибал или колдун).

Очевидно, что европейское ведовство имеет тесные аналогии с колдовскими верованиями других культур и уходит корнями в традиции низкой магии. Однако ведовство шире магии. Одно из отличий европейского ведовства от низкой магии состоит в том, что ведьмы полагались на помощь духов. Но и это отличие не абсолютно, его можно оспорить по двум пунктам. Мы не знаем, в каких случаях и в какой мере ведьмы и колдуны сознательно прибегали к помощи духов. Кроме того, богословы и инквизиторы, особенно в XIII в., сами не видели разницы между ведовством и низкой магией: последнюю они относили к разряду ведовства и обвиняли колдунов в союзе с дьяволом, если не в официальном, то в молчаливом, утверждая, что магия невозможна без помощи демонов. Генри Э. Келли даже берет на себя смелость утверждать, что "в контексте христианской демонологии ведовством считается всякая деятельность, осуществляемая с помощью злых духов. С теологической точки зрения, нет разницы между ведовством, колдовством и магией". В отношении большей части христианской теологии это утверждение несправедливо, но оно стало истинным для теологов XV и XVI вв.

Более надежным критерием разграничения двух феноменов является степень почитания демонов и отступничества от Христа. В таком ракурсе их отношения можно проиллюстрировать следующей диаграммой. Из диаграммы ясно, что европейское ведовство правильнее понимать как религиозный культ дьявола, культ, выросший на почве низкой магии и народных преданий, но оформленный и определенный христианской культурой. Влияние христианства на европейское ведовство породило, в частности, идею шабаша, или ночных собраний ведьм, обычно под председательством дьявола, на которых происходило поклонение дьяволу и отречение от Христа. Другим продуктом христианской среды стала концепция ведовства как организованного культа, в противоположность индивидуальному малефицию, трактующая ведовство как извращенную форму религии.

Сложный характер взаимосвязей между ведьмами и злыми духами составляет отличительную особенность христианского ведовства. Существовали три разновидности злых духов: малые демоны, нередко выступавшие как домашние духи и унаследовавшие черты эльфов, фей и гномов из фольклорных преданий; старшие демоны, например, Вельзевул, Аштарт и Асмодей из иудео-христианской демонологии; и наконец, сам дьявол. Можно выделить по меньшей мере пять уровней во взаимоотношениях человека со злыми духами: заклинание, с помощью которого человек созывает духов и принуждает их выполнить свое желание (это гораздо легче проделать с демонами, чем с дьяволом); союз с духами без оформления договора; официальный договор, в котором человек обещает духам нечто взамен за их помощь; жертвоприношение, гомагиум или иные формы поклонения; и наконец, служение.

Именно идея заключения пакта со злыми духами наиболее прочно овладела умами схоластов и инквизиторов. Поскольку вера в демонов всегда была важным элементом иудео-христианской традиции, она не подлежала осуждению, хотя до XIII в. находились теологи, которые отрицали существование демонов или признавали его с оговорками. Начиная с XIII в. и по нарастающей в XV и XVI вв. подобные сомнения уже не допускались: отрицать могущество демонов означало навлечь на себя обвинение в ереси. Сам по себе факт одержимости демонами редко приравнивался к ведовству. Хотя в одержимости может быть элемент добровольности со стороны человека, как, например, в случае, когда человек призывает демона и впускает его в себя, чтобы предсказать будущее, в Новом Завете она трактуется как пленение человека злыми духами и продолжает считаться таковой на протяжении всего средневековья. Осуждению подлежал пакт, поскольку его заключение означало добровольное вступление в сделку с дьяволом или демонами. Идея пакта родилась в дохристианские времена; упоминания о ней можно найти, например, у язычника Лукана. Несмотря на то, что она звучит в трудах Блаженного Августина, в начале Средних веков она не получает широкого распространения. В христианской традиции первое упоминание о союзе человека с дьяволом мы находим в легенде о святом Василии (ок. 380 г.); но наибольшую известность получила легенда о святом Феофиле (ок. 540 г.) - в VIII в. она была переведена на латинский Павлом-Диаконом и с тех пор неуклонно набирала популярность. Первоначально пакт трактовался как юридический договор, признающий за каждой стороной определенные права, и упоминался в связи с высокой магией, как, например, в легендах о Герберте (ученый и священник десятого века) и Фаусте. В позднее средневековье заключение пакта предполагало присягу и иные формы поклонения дьяволу и потому приравнивалось к вероотступничеству и ереси.

Наиболее логичным представляется рассмотрение европейского ведовства как формы ереси, ибо, для того чтобы поклоняться христианскому дьяволу, нужно быть христианином. Ведовство неотделимо от ереси по меньшей мере в двух аспектах. Во-первых, сами схоласты и инквизиторы считали поклонение дьяволу ересью. Во-вторых, как писал в XVI в. Томас Степлтон: "Crescit cum magia haeresis, cum haeresi magia" (ересь растет вместе с магией, а магия - с ересью). Обе переживали стремительное распространение в XIII–XV веках, и в тех регионах, где была сильна ересь, было развито ведовство.

При том, что в отношении столь важного вопроса, как вопрос о реальности ведовства, последние утверждения явно составляют нечто вроде petitio principii, в действительности реальность ведовства не вызывает сомнений. Ведовство -совершенно реальный феномен, реальный в том смысле, что огромное множество людей - или даже все люди - верило в существование ведьм, и эта вера сама по себе составляет исторический феномен. В XIV–XVII вв. одержимость верой в демонов, ведьм и магию достигла такого размаха, что пронизывала буквально каждый аспект жизни людей; в те времена ведьмы занимали ровно то же место в народном сознании, какое занимают сейчас коммунисты в воображении консерваторов или империалисты в фантазиях нынешних последователей Че Гевары. Современная историческая наука не может сидеть на двух стульях сразу; если мы признаем народную веру в стигматы и Богородицу, мы не можем отрицать шабаши и явления дьявола, объявляя их хитрыми выдумками схоластов и инквизиторов.

Но имеет ли под собой вера как исторический феномен объективные основания? Ответить на этот вопрос непросто. Затруднения связаны не только с философской проблемой определения объективности, но также с антиведовской направленностью письменных источников. Но еще более важной в этой связи представляется методологическая установка историков. Если мы будем рассматривать европейское ведовство как самостоятельное явление, не связанное ни с ересью, ни с колдовством, ни с фольклорными традициями, но вмещающее в себя все сверхъестественные элементы, которыми наделила его инквизиция, включая ночные полеты и бесстрастные половые сношения ведьм с демонами, мы, скорее всего, придем к отрицательному ответу. Когда вас спрашивают "Вы действительно верите в ведовство?", это обычно означает, что спрашивающий интересуется, верите ли вы во все те глупости, которые приписывались ведьмам фантазиями средневекового человека, и вы просто вынуждены ответить "нет". Но если подойти к рассмотрению ведовства в контексте общемирового феномена поклонения дьяволу и веры в ведьм, ответ на поставленный вопрос будет иным. Как заметил Арагон, "вне математики слово "невозможно" свидетельствует о неосмотрительности того, кто произносит его".

В рамках исторической науки можно говорить по меньшей мере о восьми интерпретациях европейского ведовства, различающихся степенью скептического отношения к феномену (перечислены в порядке убывания скептицизма). (1) В Средние века никто в действительности не верил в ведовство. Это была злая выдумка инквизиторов и прислуживавших им теологов, которые разжигали в народе страх перед ведьмами, стремясь к личному обогащению и укреплению своей власти. (2) Царившая в средневековом обществе атмосфера суеверия способствовала тому, что многие люди (в том числе инквизиторы и теологи) искренне верили в существование ведьм и подозревали друг друга в ведовстве, но никто не считал себя причастным к ведовству. (3) По крайней мере некоторые женщины были убеждены в том, что они ведьмы. (4) Некоторые вещи, в которые верили эти ведьмы, и отдельные элементы приписываемых ведьмам практик имели место в действительности и брали начало в древних языческих культах, фольклоре, колдовстве и ереси. (5) Ведовские верования и проделки ведьм, описанные в источниках (главным образом в судебных протоколах), в большинстве своем реальны. Ведьмы действительно поклонялись дьяволу; они действительно совершали то, что приписывалось им, хотя ведовская практика находилась в постоянном развитии. (6) Внешне культ ведьмы не претерпел сколь-нибудь существенных изменений с древних времен (так считают Маргарет Мюррей и современные оккультисты). (7) Фантасмагории, такие как ночные полеты ведьм и их оборачивание в разных животных, реальны. (8) Эти фантасмагории не только реальны, но имеют сверхъестественную природу; они доказывают существование дьявола и его приспешников.

С исторической точки зрения все перечисленные позиции, за исключением последней, допустимы. Историк не имеет права придерживаться последней позиции (он не может даже оспаривать ее), поскольку история изучает события, имеющие человеческую природу, и причины этих событий. История по определению, как и естественные науки, не может заниматься рассмотрением сверхъестественных явлений. Что касается остальных семи пунктов, то здесь самым плодотворным представляется следующий подход: чем более сомнительными выглядят постулируемые факты с точки зрения житейского опыта и в контексте иных данных, тем более вескими должны быть доказательства их достоверности, чтобы преодолеть инерцию мышления, порождающую обоснованный скептицизм. С другой стороны, скептицизм не должен перерастать в догматизм; Алан Ричардсон убедительно критикует тавтологичный скепсис Юма в отношении чудес: "Не существует исторических обобщений (или исторических законов), которые снабжали бы нас заранее готовым ответом на вопрос, могло или не могло произойти то или иное событие; историческое обобщение - это не априорное условие, а результат изучения фактов". Хороший историк отличается непредубежденностью ума и свежим взглядом на вещи.

Исходя из этих общих принципов скептицизма, мы можем сразу же исключить альтернативу под номером семь; шестая альтернатива, несмотря на множество доводов (не всегда качественных) мюрревского и оккультистского толка, также не выдерживает проверки фактами. Минимальное понимание средневекового христианства заставляет отмести первую альтернативу, и исторические свидетельства резко ограничивают вероятность второй. Ответ на вопрос о реальности ведовства находится, очевидно, в диапазоне между третьей и пятой альтернативами.

Даже признавая влияние схоластов и инквизиторов и принимая утвердившееся в XV столетии определение ведовства, мы обнаруживаем, что имеем дело со вполне реальными феноменами. Примерно 30% обвинений против ведьм, выдвинутых инквизицией в те времена, связаны с колдовством, около 25% - с другими фольклорными традициями и примерно 25% - с предшествующими ведовству ересями. Если вы признаете - а это признают все историки - что в европейском обществе, как и в большинстве культур, существовало и практиковалось колдовство и были распространены различные ереси, если вы соглаcны с тем, что в Средние века в народе была сильна вера в магию и распространены разнообразные магические практики,- а с этим согласится любой историк, знакомый с источниками,- вы просто вынуждены заключить, что примерно 80% приписываемых ведьмам преступлений связаны с явлениями, не имеющими ничего общего с теологическими измышлениями. Остальные 20% обвинений были выдвинуты по мере формирования официальной концепции ведовства его противниками; лишь некоторые из них являются результатом измышлений схоластов и инквизиторов, которые, не жалея красок, расписывали ужасные деяния еретиков, но практически все обвинения, за исключением идеи шабаша, сформировались прежде, чем инквизиционное судопроизводство распространилось на ведьм. Ясно, что многие преступления, приписываемые ведьмам, физически невозможны, что многие люди были невинно осуждены по обвинению в ведовстве; отрицать это значит признать существование ведьм реальностью.

Определение ведовства, от которого отталкиваемся мы, характеризуется логической выдержанностью, последовательностью и отсутствием внутренних противоречий; оно дает нам возможность исследовать происхождение и развитие ведовских практик в Средние века. Используемое определение, в отличие от других, не расширяет границы ведовства путем отождествления его с колдовстом, но и не ограничивает феномен теми чертами, которые приписывались ему в разгар охоты на ведьм, и поэтому позволяет проникнуть в его суть. Ведовство - это составное явление, объединившее в себе элементы фольклора, колдовства, демонологии, ереси и христианской теологии. Самый плодотворный подход к проблеме видится в том, чтобы принять определение ведовства, выработанное схоластами и инквизиторами в XV веке, и затем поискать в глубине веков компоненты этого определения, проследить их происхождение, развитие и процесс постепенного слияния. Самым точным следует считать определение, отражающее эволюцию феномена. В конце концов ведовство - это то, что о нем думали.

Но что входило в круг представлений о ведовстве? В классический период можно выделить следующие характерные компоненты ведовства: (1) берущие начало в колдовстве (приблизительно 31%) - оборотничество, перемещения ведьм верхом на различных предметах, каннибализм, детоубийство, использование мазей, домашних духов, вызов демонов с помощью заклинаний, ночь как время разгула ведьм; (2) вытекающие из других фольклорных традиций (23%) - богиня Диана, дикие пляски, "хорошее общество", дикий человек и дикая охота, инкубы и прохождение сквозь закрытые двери и стены; (3) связанные с еретичеством (27%) - определение ведовства как секты, тайные собрания, глумление над распятием и иными священными символами христианства, официальное отречение от церкви, синагога, оргии и пиршества; (4) компоненты, привнесенные теологами (19%), - пакт, печать дьявола, поклонение дьяволу, жертвоприношение и присяга дьяволу; непристойный поцелуй и шабаш. Идея шабаша появляется только в конце XV в.; в Средние века не было ни шабаша, ни черной мессы, и потому неверно считать их компонентами средневекового ведовства.

Процесс соединения и сплавления перечисленных элементов в феномен ведовства включает в себя постепенное приращение различных верований и ритуалов, но было бы упрощением рассматривать его как простое накопление, когда результат определяется последовательным сложением элементов. История ведовства - это история аккультурации, при которой элементы одной культуры, проникая в другую культуру, не только аккумулируются в ней, но сплавляются с ее элементами, приобретают иное толкование и в конце концов трансформируются. Говоря об аккультурации, мы должны определить, откуда берут начало вышеперечисленные компоненты ведовства, как происходил процесс их передачи, как и почему они трансформировались и какие смысловые изменения лежат за изменением их формы.

Географически диапазон нашего исследования ограничен регионом, характеризовавшимся сравнительно высокой степенью религиозного и социального единства, а именно теми странами средневекового христианского мира, которые были объединены властью римско-католической церкви. Мы не рассматриваем колдовские верования Восточной Европы и стран нехристианского мира, поскольку они развивались самостоятельно и существенно отличались от западноевропейского ведовства, которое, в сущности, было формой протеста против католической церкви. Мы исключаем из рассмотрения и высокую магию на том основании, что она практически не связана с ведовством, а также все случаи низкой магии или простого колдовства, в которых элемент протеста отсутствует. Многочисленные судебные процессы, перечисленные и прокомментированные Хансеном и Ли, в которых речь идет о простом колдовстве, также не являются предметом нашего исследования. Если говорить о хронологических границах исследования, то оно охватывает промежуток времени между IV веком, когда христианство утвердилось в качестве легальной религии Римской империи, и публикацией "Молота ведьм" (Malleus Maleficarum) в 1486–1487 годах, завершившего формирование классической картины ведовства. Цель данного исследования состоит в том, чтобы проследить истоки ведовства в контексте средневекового общества, и потому оно не распространяется на XVI–XVII вв., когда охота на ведьм приобрела характер массового безумия.

Согласно нашей теории, преемственность разнообразных явлений, объединяемых понятием "ведовство", тянется от древних языческих верований и ритуалов через Средние века к классическому ведовству XV в. и заканчивается XVIII веком. Но эта преемственность была абсолютно бессознательной - в ней нет структуры, нет соответствующих институтов или догматов. Она складывалась из магического мировоззрения, колдовских практик, народных обрядов (в первую очередь, связанных с земледелием и охотой) и готовности игнорировать или идти наперекор власти и общественному мнению посредством общения со сверхъестественными силами, которые церковь считала злыми. Поскольку эта преемственность была неустойчивой и зачастую лишь смутно очерченной, огромную силу имели общеустановленные представления о ведовстве, как богословские, так и народные. Иными словами, ведьмы делали то, чего от них ждали. В раннесредневековье ведовство отчасти представляло собой пережиток язычества и магии, а отчасти являлось продуктом их трансформации христианством.

Где-то после 700 г. развитие ведовства стало протекать под влиянием реформистской ереси. Начиная примерно с 1140 г. движение катар, подчеркивавшее власть Сатаны и во многих местах сыгравшее роль преемника реформизма, способствовало дальнейшей трансформации ведовства. Обрастание церкви различными институтами, особенно учреждение института папства, наряду с подъемом схоластической философии и ростом народного рвения, нашедшего выражение в антисемитизме, фанатизме и крестовых походах, также внесло свою лепту в формирование феномена. В 1230-х гг. была учреждена инквизиция, и с начала XIV в. она принимает активное участие в формировании образа ведьмы, посредством пыток вынуждая обвиненных сознаваться в преступлениях, заданных схоластическими определениями ведовства. В XIII–XIV вв. ведовство испытывало на себе влияние дуалистических ересей; углубляющийся экономический, политический и социальный кризис средневекового общества стал благоприятной почвой для различных форм протеста, самой значительной из которых было ведовство. И наконец, между 1420 и 1487 годами схоласты и теоретики-инквизиторы путем убеждения и насилия утвердили образ ведьмы, ставший классическим и сохранявшийся вплоть до XVIII в.



Похожие статьи